Угроза переноса моего дневника в архив со стороны администрации подвигла меня на написание этой записи.
Несколько месяцев назад завел "Зеленую Тетрадь" - куда стараюсь записывать мысли, чувства и рассказу. Я помню, что здесь сохраняю свое мироощущение, миропонимание для того чтобы спустя годы использовать эти слова как машину времени и переносится в прошлое.
Последнее время меня интересуют вопросы, связанные с памятью. Ведь мы - лишь в малой доле наше настоящее, основном, мы - прошлое.
Сейчас только-только начался мой последний месяц работы в колл-центре Райффайзен Банка (только что зашел с домашнего компьютера на сайт банка, по которому каждый день ползаю на работе. Очень необычное ощущение). Работаю там с 30 августа. Изначально нанимался только по причине того, что нужно было где-нибудь, без разницы где, начать работать, чтобы понять, что значит работать. К тому же, я знал что через два месяца мне грозило попадание в армию, и и мне было бы стыдно все это время бесполезно болтаться у мамы на шее. Работа в Райффайзен Банке очень многому меня научила. Но вот до сих пор, пять дней в неделю проводя там по 9 часов я не верю. что это - работа. Для меня, это игра в работу. Утомительная, и часто противная игра. Ибо осознаю, что это - не мое, и верю, что найду свое. Но если бы этот каждодневный способ моего заработка выписывался только черными красками, там бы я, конечно, не остался. Я сижу и отвечаю на нескончаемые телефонные звонки, разозленных и не очень разозленных клиентов. Но всем им что-то нужно и моя работа -помогать им. Сейчас в голове у меня идея рассказа, в котором хочу излить все то, что понял, сидя на своем месте, познавая мир через телефонную трубку. Очень рад, что не могу назвать эту работу своей профессией. Профессией должно быть что-то более близкое. Например, учился я на лингвиста-переводчика. Первая часть названия этой профессии мне очень нравится.
Мне кажется, я повзрослел. Однажды, в первый или второй месяц возвращаясь с работы на корпоративном автобусе, вдруг резко осознал, что весь этот видимый мир, вся эта игра в работу - чушь. Но подобное заявление плевка бы не стоило, не улови я еще кое-что очень важное. Я увидел для себя то пространство, где чуши нет. Именно для меня и именно сейчас (не буду говорить о Вас или о будущем). Это - писательское мастерство. Создавать миры, отдаваться этому с душой - это не чушь.
Аффинаж
аффинаж 1. Процесс получения благородных металлов высокой чистоты путем отделения от них примесей. 2. Металл, полученный в результате такого процесса.
Каким он будет?
В окне отражается вечерний и нескончаемый поток фар – как раз напротив этого дома дорога выгибается кошачьей спиной. Знаете, я всегда думал о том, что все люди – одинаковые. Но не «по сути своей». Нет, они одинаковые вообще. Я ничем не отличаюсь от другого. Вкусовые пристрастия и музыкальные предпочтения – чушь. Вчера я выкурил сигарету, а сегодня – нет. Я курю, а он не курит. В чем разница в этих двух предложениях? Разницы нет. Все эти особенности: шрамы, цвет глаз, языки и образ мыслей – чушь, которая не имеет значения… шелуха и скорлупа. Поэтому, как описать себя? Перечислить параметры, по которым я отличаюсь от вас? И что дадут эти параметры? Предположим две ситуации, и в каждой из них по два человека. Итак, ситуация первая: у нас есть два человека. Один из них любит деньги, другой не ставит деньги ни во что. Поставим перед тем и другим по мешку золота. Один из них возьмет золото, другой пройдет мимо. Теперь вторая ситуация, поставим друг напротив друга других двух человек, один привык и любит убивать, другой убивать не привык и убийства не приемлет. В руках у каждого по заряженному револьверу, которые не дают осечек. Один выстрелит, другой умрет. Казалось бы, все четверо в обеих ситуациях поступили абсолютно по-своему: взял, не взял, убил, умер. У каждого из них своя история, и особенности каждого продиктовали конец его истории. Да, тот, кто любит и умеет убивать с большей вероятностью убьет другого, убивать не умеющего и не желающего. Но на самом деле, давайте разберемся. Как я называл каждого из них? Человек, не ставящий деньги ни во что; человек, не приемлющий убийство; любящий деньги человек и человек, любящий убивать. Каждого из них я назвал человеком. И это - правда: вся шелуха, пускай и влияющая на судьбу каждого из них, остается шелухой. Шелуху можно сорвать, заменить ее другой. Но чего не заменишь, так это того, что все они – люди. И я - человек, с присущей только мне скорлупой и шкурой, но на самом деле - я ничем не отличаюсь от вас. Что про меня можно написать? Ответ: нижеследующее. Но чего не убрать, так это того, что я – человек, абсолютно такой же как вы.
В одном из ялтинских писем к своей жене известный прозаик и драматург А.П. Чехов сравнил нашу жизнь с морковкой. Он не дал пояснений. Самой распространенной трактовок принято считать следующее: «Морковь - овощное и кормовое растение семейства зонтичных со сладковатым корнеплодом удлиненной формы оранжевого цвета, употребляемым в пищу. Морковь можно описать, возможно описать ее вкус и запах. Как ни странно, но возможное и следующее: мы вольны придумать биографию к отдельно выбранному растению или даже в общем - ко всем. Но познать способны только каждую, конкретную морковь. Для этого существует один единственный метод взять ее в руки и скушать. Вот и чужую жизнь мы вольны описывать, но не познавать. А познать можно лишь свою, единственным методом – прожив ее от начала и до конца».
Опишу вам несколько часов свой жизни. А я – человек и ничем от вас не отличаюсь (только набором собственных замашек, иллюзий и предпочтений). Стоит начать с того, с чего уже начал: в окне отражается вечерний и нескончаемый поток фар – как раз напротив этого дома дорога выгибается кошачьей спиной. По профессии я шут, а еще маг в отставке. Я устал и пальцем размазываю толстый слой грима на и по своей щеке. Я развалился на полу в углу просторной комнаты, в спину уткнулась ребристая, и, к сожалению, лишь чуть теплая батарея. Ах, да! Мой чай остыл. Напротив – заплаканная девушка на табуретке. Ее плечи стиснули огромные лапищи человека в черном кашемировом пиджаке и ярко-красных плавках с дельфинами. Бугая зовут Влад. С недавних пор нос у Влада стал похож на гнилую картофелину, которую кто-то попытался очистить, но вдруг забыл, как это делается. Да, знаю, в метафорах я не силен. В общем, нос разбил ему я. Чтобы творить волшебство мне, нужна трубка, но Влад этого не знает. Стелла знает, но ей сейчас глубоко не до моих фокусов. Влад пытается ее успокоить. Мне смешно, но усталость берет свое, и я молчу. Но недолго.
- Влад! – звону моего голоса вторит блеск бубенчиков на колпаке. Влад молчит, он даже не обернулся и не взглянул на меня. Есть шанс на то, что он настолько поглощен Стеллой, что даже не замечает меня, но, уверен – он просто меня боится. Что сказать о Владе? Судя только по телосложению, я бы назвал его хоккеистом. Да, в свободное ото льда, коньков и шайбы время хоккеист способен надеть не только дорогой костюм (верх от которого, заляпанный кровью, отчетливо виднелся и сидел как влитой на Владе), но и фетровую шляпу, и кашне, и блейзер, и подтяжки. В общем, хоккеисты, вдали от катка, одеваются и выглядят как обычные люди.
- Влад, ты – хоккеист? – Влад снова отвечает скучным молчанием. А я знаю, Влад – однозначно не хоккеист. У меня нет ни одного знакомого хоккеиста, который носил бы с собой кобуру (впрочем, у меня нет знакомых хоккеистов), а в ней – пистолет. А у Влада был пистолет («Влад, ты не хоккеист!» - кричу ему я), но теперь нет. Теперь его пистолет – моя кружка чая. Но получился каркаде, а каркаде я не люблю, вот он и остыл.
Но, довольно о Владе! Теперь, давайте упремся в Стеллу. Итак, Стелла… Стелла, Стелла, Стелла, Шмелла, Шмурла, Швулла, Швуле. Бедная Стелла, как хорошо, что ты этого не слышишь, и то, что тебе не известен немецкий язык - тоже очень хорошо. Эх, если бы вы знали, из-за чего плачет Стелла! Эх, если бы я знал, из-за чего плачет Стелла, то знали бы и вы. В отличие от Влада, Стелла – моя давняя подруга, познакомились мы с ней недели две тому назад при невыясненных мной обстоятельствах (я был чертовски пьян). Помню только, что на утро она приготовила мне чудесный завтрак: яичницу с солью и представилась Стеллой. Я был тронут. Честное слово, я был тронут. Еще никто и никогда не готовил мне завтрак. Даже моя мама, поэтому в школу я всегда ходил голодным. В общем, благородность Стеллы затмила мои глаза и я решил ее отблагодарить. Во-первых: съел яичницу. Во-вторых: взял трубку и выкурил из ее позолоченной цепочки настоящее жемчужное ожерелье. На сей раз была тронута Стелла. Она чуть не сошла с ума, то ли от счастья, то ли от удивления, но скорее всего от того, что кто-то все-таки сумел проглотить ее стряпню. Пришлось по-быстрому объяснить, что очень люблю яичницу, приплюсовав тот факт, что я маг в отставке, с действительной лицензией шута. Она не поверила. Пришлось съесть еще одно яйцо, и сотворить пару фокусов. Я объяснил ей, что могу подправлять реальность при помощи особенного дыма из трубки, а также, что у меня есть кредо: не съедать больше трех яиц в день. В конце концов, мы распрощались, а вас я оставлю в неведении, была ли мне предложена в тот день еще одна яичница или же не была. А сегодня завтрака у меня не было.
- Влад, что ты обычно съедаешь на завтрак? Нет, на сей раз не молчи и ответь! Я вот, например, на завтрак люблю яичницу, и Стелла… Да, эту милую леди, которую ты подло планировал застрелить зовут Стелла, так вот, Стелла однажды приготовила мне на завтрак целых три яичницы! Ты можешь себе вообразить подобное? Я спрашиваю, ты можешь или нет? Но уточню! Сослагательного наклонения в этом мире нет. Нет никаких «бы». Они бывают только в прошлом и будущем, эти подлые недомолвки и полу-сделки. Мы, люди: ты и я, живем в мире, где сослагательного наклонения нет и быть не может! И не стоит пытаться скрыться за его ширмой. Что, де, я бы мог бы вообразить себе такое, если бы рак на горе бы свистнул. У нас с тобой рак на горе не свистит. Тут только я, Стелла, ты, и твои жутчайшего вида плавки. Вот в этом мире ты можешь представить себе человека настолько доброго, чтобы приготовил мне три раза подряд яичницу? Отвечай немедленно! – Даже не знаю, откуда взялась во мне вся эта прыть. Наверное, уж очень сильно раздражает меня его тупое молчание.
- Ннуу.. – неуверенно тянет Влад.
- Влад, отвечай четко и по существу. Что «ну»?
- Ннуу… Мог бы. – Насупился Влад.
- Тогда, Влад, ты волшебник и еще больший мечтатель, нежели чем я. Яичниц было две. Но:
а) Я не мечтаю.
б) В том моем мире, с двумя яичницами на завтрак не было ни тебя, ни твоих плавок. А мир – штука очень нестабильная. Он каждый день разный и то, что кажется буквой «г», на самом деле – буква «ю». Я что хочу сказать: нет никакого «на самом деле». Нет ни «плохо», ни «хорошо». Есть элементы, составные части мира и каждую секунду они обыгрываются иначе и смотреть на них можно по-разному. Поэтому ты и твой внешний вид действительно способны сделать Стеллу еще более отзывчивой и назавтра она приготовит мне целых три яйца. И возможно, заметь, только «возможно», яичница будет с беконом.
Конечно же, Влад меня не понимает. В принципе, знаю, что греха таить, плох я не только в метафорах, но и в монологах… да и в магии (не зря же маг я бывший, а пистолет этого мордоворота превратил в чай, который терпеть не могу. И если совсем честно, предпочитаю кофе). Но есть нечто такое во Владе, что говорит о том, что он способен меня понять (кстати, кофе я предпочитаю со сливками). Ах, да! Вспомнил, он - человек (и кроме сливок там должен быть сахар). А люди, они такие, они особенные. Они способны умещать в себе целые миры. Быть может, и кошки способны умещать в себе целые миры, я даже как-то видел собаку, видевшую сон! Ведь, правда, у каждого из нас есть мир, причем, не один. И, конечно, любой способен проникнуть в мир другого человека. Только для этого терпение нужно, внимательность, внима-а-ательность. Вроде бы эту штуку, для проникновения в чужой мир, называют толерантностью.
- Влад, я уверен, в тебе есть толерантность. Это что-то внутри твоей головы, а может быть и сердца, которое, помимо страха передо мной и отсутствия пистолета мешает тебе меня убить. Вот объясни, чего ты взялся успокаивать Стеллу? Ох, парам-парам, жертва… пардон, на данный момент Стелла у нас уже переквалифицировалась в статус возможной жертвы. Возможной жертвы возможно весьма кровавого и жестокого преступления, которая лишь чудом сохранила свою жизнь, но не невинность. Вот она ревет и хнычет, сидя у себя дома. Чего тут странного то?
- Я, я с ней ничего такого, ну… этакого не делал! – обиженное бульканье Влада медом расползлось по стенам пустой комнаты.
- В смысле? Ах, это ты про пассаж о несохраненной невинности! Голубчик, в те стародавние времена, когда это случилось, я и милая, хнычущая Стелла, еще не были представлены друг другу. Именно поэтому мне не представилось возможности похлопотать за нее в столь деликатном вопросе.- Выдержав театральную паузу, я продолжил, - Но вернемся к другому вопросу, вопросу о толерантности. Влад, я вижу ее в тебе, ви-жу. Понимаю-понимаю, тебе было сложно смириться с моим появлением, пам-пам-пам. Да, люди они такие – привыкли, что мир твердый и холодный как валун, как огромное каменище. Даже нет, глыба. Глыба – прекрасно подходящее сюда слово. Так вот, мир - не глыба. Вот в мечтах твоих мир, он какой? Жидкий? Нет, он, скорее… хм… газообразный (газообразный - тоже очень хорошее слово! ). Мир – не глыба, он газ. Когда тебе грустно, он грустный, когда тебе весело, он веселый. А когда ты в пиджаке и плавках успокаиваешь девушку, которую только что хотел убить, то знай – рядом я, и я говорю о том, что мир газообразный. Ты не веришь в магию? Не веришь в чудеса? Твой отец, что, был фокусником?
- Ммм… Почему ф-фокусником?
- Это же просто! Вот представь, ты – маленький мальчик. Ветер развевает твои золотистые кудри. Тут гром – БАБАХ. Молния страшным гвоздем рухнула с неба. Или, нет – ты гуляешь по лесу. Солнце ТАК блестит на низкой густой траве, что кажется, трава - глянцевая, или вся перемазана маслом. А там, в глубине леса (глубина всего в пяти метрах от опушки) – дерево-орешник. Орешник с виду неказистый. Такой сухой и орехов на нем еще нет. Зато вместо орехов есть какие-то зеленые пупырышки. А орешник, вроде бы он – это ты. То есть он – такой же, как ты. Орешник - маленький и слабый в этих зарослях взрослых дубов и берез. А ты – маленький и слабый в зарослях взрослых и полувзрослых людей. Но и в нем и в тебе что-то есть. У него – пупырышки, которые через месяц или два станут орехами, а у тебя есть внутренний ты, который, тебе известно, вырастет и станет чем-то очень-очень большим, важным и серьезным. Ты мальчик и веришь в духов, монстров и инопланетян. В принципе, ты, конечно, удивишься, если в один прекрасный миг, идя по тротуару, ты вдруг заметишь, что тротуар больше не тротуар – он превратился в стекло, и сквозь него видно, как под землей тебе корчат рожи гнусные кроты-интервенты. Ты удивишься. Вполне возможно, что испугаешься, но не более того. Ты с уверенностью примешь подобное изменение мира, но этого не скажешь о сыне фокусника. Фокусники – удар по магии. Вернее, не фокусники. Сами-то фокусники, они вполне ничего, если держаться от них на расстоянии и верить в их чудеса. Но вот сын фокусника – чума. Он знает, что у отца есть только трюки, но отнюдь не чудеса. В этом мальчике с его самого детства живет грязная зараза – всепоглащающая логика. Нет, сама логика, в умеренных количествах – штука прекрасная, но всепоглащающая логика – зло. А насаждать подобное в ребенке – просто бесчеловечно. Он не верит не только в папины выкрутасы, он перестает верить в волшебность всего мира. Для него не существует призраков, вампиров, фей и гремлинов. Он не верит, что долго и терпеливо вслушиваясь можно услышать шепот деревьев. Дерево для него – штука, торчащая из земли корнями вверх, сучьями вниз. Тьфу, точнее – наоборот, корнями вниз, а сучьями вверх. Взрослые, они теряют детскость, но не совсем. Детскость может в них пробуждаться. А у ребенка фокусника пробуждаться нечему. Так вот, ты прямо как они, как повзрослевший сын фокусника. Ты же не просто удивился моему появлению. Ты до сих пор в меня не веришь, хотя я уже минут как пятнадцать назад разбил тебе нос. Но не в неверии тут дело. Это нормально, когда поначалу в меня не верят, точнее, не верят в то, что я творю. Люди успокаиваются и спустя некоторое время меня принимают, точнее, принимают то, что мир – он зыбкий и его можно изменить не только настроением. Но вот в тебе я не вижу зерна, из которого со временем должно произрасти принятие моих возможностей. Ты какой-то пустой.
- Ты чего молчишь то? Почему язык проглотил? Ладно, надоела мне вся эта демагогия. Поделюсь с тобой одним секретом, расскажу, почему я больше не маг. – С кряхтением я встаю на четвереньки, дотягиваюсь до трубки, и вновь усаживаюсь по-турецки, вынимаю из нагрудного кармана табак и принимаюсь аккуратно набивать им трубку. Табак чуть влажный – в самый раз. – Ведь тебе интересно? Даже если нет, то должно было бы. Ведь нам всегда интересно, когда речь идет о жизни и смерти! Ха, ты опять молчишь, но все равно послушай. Из магов… хм.. так сказать, «увольняют» тогда, после того как убьешь человека. И знаешь что, я считаю, что отнял жизнь заслуженно. Ведь ты согласен, что в мире есть люди неприятные? Например, такие, как ты. Я на дух не переношу убийц, особенно наемных. Мне кажется, они чужды самой природе. Ты только представь эту сволочь. Это каким же… хм.. не при дамах будет сказано, «пам-памом» нужно быть, чтобы отнять чужую жизнь. И дело не в том, что жизнь того убитого человека для них ровным счетом ничего не значит. Не в том, что они принесут горе его родным. Нет, не в этом. Они становятся нелюдями и все равно живут спокойно, по-человечески. Есть кое-что пострашнее мертвого тела – мертвое тело, которое претворяется живым. Ведь зомби и вурдалаки – это страшно, согласись. Но есть кое-что пострашнее мертвого, претворяющегося живым. Мертвое, которое не претворяется, но живет как живое, как будто так оно и надо. Подлая гнусь, которая понимает, что мертва, но плюет на приличия, на актерскую игру, на какой-то Божественный Замысел. Она, он, они ставят себя выше. Нет хуже и страшнее того, кто несет в себе зло, но считает, что имеет право, жить так, как живет добро. Не изображая, но возвышая себя над и сея страх, заставляя принимать себя как должное. Вот таких я не переношу, и сам я не такой. Разве я живу как человек? Я живу как шут, как гнусь. Я вымазываю лицо краской, я появляюсь из ниоткуда и ухожу в никуда. Да, подобно людям я говорю чушь, но это как раз можно простить. Я не знаю, чего нельзя простить, не в праве я рассуждать о подобной метафизике. Но знаю, чего не позволю простить себе я сам – подлой жизни. Ладно, давай поскорее со всем этим покончим, ведь ты понимаешь, зачем я здесь появился.
- Стелла, ты прости, что тебя использовал, – я делаю грустный реверанс в сторону плачущей девушки.- Просто, пойми, я знал, что они пошлют кого-то. После того, как ты восприняла мою магию, после того утра и кучи яиц на завтрак я увидел в твоих глазах себя. Я понял, ты уже не сможешь жить так, как жила прежде. Очень сложно пережить прикосновение чуда и не измениться, не начать смотреть на мир по-другому. Ты начинаешь видеть мир иначе, не бойся - со мной тоже такое было. Хотя, посмотри-ка, наш друг Влад – совсем иной случай. Он пуленепробиваем как снаружи, так и внутри, – говоря все это, я спокойными движениями доставал из второго нагрудного кармана любимую зажигалку, подносил ее к туго набитой табаком трубке. С последними словами «вжжшшш» - зашипели полыхнувшие красным табачные листья, и в рот мой проникает приятный на вкус, густой дым. Я отнимаю трубку ото рта, дым вываливается их моего рта. Шлангом, змеей, он ползет и плывет к моей левой руке. Мягко касается ладони своим теплом и обвивает указательный палец. Через мгновение я ощущаю в руке тугую тяжесть и бесповоротную силу оружия. Дикий, звериный крик выстрела лишь на мгновение заполняет комнату. Потом исчезает, весь всосался в три пары наших ушей. Лишь окно дребезжит секунд еще десять. Стекло звенит и гудит так грустно и больно, словно птицей хотело вылететь из рамы, вылететь и навсегда улететь отсюда. Затем смолкает и оно. Но раздается новый вой. Еще страшнее предыдущих, нестерпимее выстрела и стекла, он поднимается кровожадным драконом готовым пожрать всех: себя, Стеллу и меня. Это верещит Стелла. Она припала к Владу, точнее – к сочившемуся кровью телу, которое лежит навзничь . Глупо, но я сразу вспоминаю про глагол «ляпать», т.е. с силой ударять, бросать или кидать на что-либо что-то вязкое, мокрое. Так вот, тело Влада страшно ляпнулось об пол. И мне становится страшно. Я думал, у него бронежилет. Я же как раз говорил про пуле непробиваемость изнутри и снаружи. Так какого черта на нем не было бронежилета? Это же была игра слов. Я хотел убить его, признаюсь. И я убил бы его, но иначе! И не сейчас! Я бы попытался втолковать ему что-нибудь, объяснить - за что и почему. Люди не должны так умирать, даже такие как он. Я никогда не убивал случайно. Это неправильно. Я всегда старался понять и познать свою жертву, оказать ей уважение, посмешить ее, поболтать с ней. Объяснить, что так надо, а не иначе. Что он должен умереть. И они чаще всего понимали…
- Стелла, я не хотел. Поверь, я не хотел. На нем должен был быть бронежилет. Такие, как он, всегда носят бронежилеты. От них пули отскакивают, как от черепах! Ты пойми, пистолет, он просто к слову пришелся… вот я и выстрелил. Но ведь, посмотри, я ведь все равно тебя спас. Да, конечно, нехорошо вышло и страшно. Я бы убил его не здесь, клянусь! Я бы перенес нас с ним куда-нибудь. Мы бы выпели чашку чая. Хорошего чая, цейлонского, из самой Индии. Ну, потом я что-нибудь бы сделал с ним, ты никогда бы не узнала. Черт, как все неправильно! Ладно, дай мне руку – я пытаюсь взять Стеллу за руку и поднять, прижать ее к себе, ободрить.
- Чудовище! – сипит она и вырывает руку. Этот душераздирающий вой, кажется, разорвал ее голосовые связки. – Ты – монстр. Ты – бесчеловечная тварь! Ты убил его! Ты хоть понимаешь, что наделал? Ты - безмозглый, тупой и глухой ублюдок! Ты слышишь только себя! Ты вообще не умеешь молчать! Я рыдала только из-за тебя! Из-за того, что ты напал на Влада и разбил ему нос. Из-за того, что ты, скотина, можешь менять мир. Из-за того, что именно ты, именно ты, изменил мою жизнь, а потом избил человека, которого я люблю. Да, ты прав. Я – проститутка. Да, твое появление изменило меня! Твои чудеса, они… - все смешалось, крики, стон, сипение, слезы, тушь, боль. Стелла задыхается и как рыба, выброшенная на берег, пытается ухватить ртом слова. – то, что ты сотворил тогда, заставило меня взглянуть на себя. Заставило поверить, что все возможно. Что я, шлюха, могу измениться. Тогда я пришла к Владу, моему возлюбленному, и сказала ему: «давай, уедем». А ты знаешь – сипение ее сорвалось на шепот – в ответ он спросил меня только… он спросил меня – чеканит Стелла и тычет в себя пальцем, - «когда?». И ты, сволочь, его убил. – Стелла больше не кричит. После Владиного «когда» (в ее исполнении довольно милого), слова про то, что я сволочь и убил его, она произносит совсем безжизненно.
Она стоит передо мной очень грустная и осознание того, что я мог совершить ошибку, червяком прогрызается внутрь
- То есть, ты сама его сюда пригласила?
Молчание. Сказать по правде, я привык к своему безотказному чутью на подлецов и убийц. У людей ест суть, и, поверьте мне, она видна, спрятать ее невозможно. Но, видимо, можно проглядеть. Я не хочу смотреть на Влада. Смерть – это неприятно. Я никогда не видел трупов, никогда не убивал так, чтобы оставалось хоть что-то. Я отворачиваюсь от него и смотрю в окно. Город, он большой. Здесь, в комнате, желтым-желто от лампочного света. А там, за холодной и прозрачной гладью давно расплавленного кварцевого песка (я упираюсь ладонями в стекло) – темные пустые улицы и машины туда-сюда. Помню, когда в школе я попал в аварию, первые несколько минут не верилось в происходящее. Вроде бы это называют шоком. Вот и сейчас, все как в тумане. Все происходит, словно, не со мной. Я закрываю глаза. Я пытаюсь сосредоточиться и с глухим «бдынц» ударяюсь лбом в поверхность стела. Я дышу размеренно и глубоко. Я привык, что мир можно изменить в любое мгновение. Но, на самом деле, это не так.
Что-то твердое и неприятно холодное с силой и непрекрытой злобой упирается мне в затылок. Ну да, я забыл о Стелле и о пистолете. Наверное, она сейчас готова пристрелить меня.
- Верни его. – Голос за спиной звучит гневно, никак не могу разобраться, это мольба, или приказ?
- Не могу. – Я произношу это спокойно, не открывая глаз и не отрывая ладоней от стекла.
- Ты врешь! – По каким крупицам и где собрала она силы на этот ненавидящий меня вопль?
- Не вру. – Я знаю, что она не выстрелит. Я знаю, что патрон был только один, ведь это я создал из дыма это злосчастный пистолет. Но, быть может, именно он, дает ей эти так необходимые силы. Смешно, но в подобных ситуациях оружие способно оказывать успокаивающий, даже лечебный эффект. Этот маленький стальной уголок дарит удивительное ощущение силы.
То ли «шмыг», то ли «щелк», - она все же спускает курок. Как странно, я ошибся второй раз подряд. «Щелк», «щелк», «щелк», «щелк» - все быстрее и яростнее работает ее тонкий пальчик, а пистолет не стреляет. Тяжелый «бум» - пистолет с грохотом падает на паркет. Хоть тут я не ошибся. Уверен, сейчас повернусь, а Стелла сидит на полу, зарыв лицо руками и рыдает. Поворачиваюсь. Действительно, удивительная женщина, даже без оружия у нее хватает сил на слезы.
Значит, я ошибся и Влад был ей нужен. Что она там говорила про то, что плакала из-за меня? Я зажмуриваюсь и с силой упираюсь кулаками в глаза – так мне легче сосредоточится, я скалю зубы. Ах, да, я убил Влада, а он оказался ее возлюбленным. Может, он еще и хоккеистом оказался? Итак, восстановим все события. Я вышел из стекла в тот самый миг, когда Влад неслышно открыл дверь и появился в комнате с выключенным светом за ее спиной. Я двинул ему в нос, вырвал кобуру, отпихнул к стене, расхохотался, зажег свет, увидел его выпученные глаза, еще раз расхохотался, щелкнул пальцами, и дым, обвив его ноги, растворил брюки. Я спросил, как его зовут, он ответил, а потом мне все надоело, и я уселся на пол и превратил его оружие в кружку с каркаде. Влад пошел успокаивать Стеллу. Вроде, все так. Что же ты подкрадывался к ней и зачем тебе кобура? Значит, ты хотел защитить ее. Значит, она, действительно, в опасности, а табака у меня совсем чуть-чуть. Надо убрать ее отсюда поскорее. Куда же? Можно ведь и на Кипр и в Египет, да вот только у нее сейчас не спросишь. Пусть будет Греция. Там сейчас должно быть хорошо. Тут вот, зима паршивая, а там зима получше.
- Стелла, ты прости меня. Только вот мертвых к жизни не вернешь. И, как бы тебе сказать, я уверен, что пойму свою ошибку и не повторю! Эмм… в жизни ведь есть вещи поважнее страсти, ты пойми. Вот Влад. Он был крепким мужчиной. Женщинам такие нравятся. Но ведь, не вышло бы у вас там, поверь мне. Люди… им быстро все надоедает. Ммм… Ну как бы тебе объяснить?.. Влад бы хотел, чтобы ты жила, поэтому нужно убраться отсюда поскорее. Я дам тебе денег. Наверное, ты больше не посмотришь на мир прежними глазами. Но, поверь, волшебство, оно не только зло несет. Ты до сих пор на все способна и все у тебя впереди… Хочешь… я сотру тебе память?
Она поднимает на меня красные, мутные, заплаканные глаза. Все лицо ее черно от разводов туши. «Нет» - произносит она сиплым, но уверенным голосом.
- А я думаю, что «да».
Табака как раз хватает. Я создал нового человека. С одной стороны, она верит в чудеса, она живет в стране с прекрасным климатом – Греции. У нее много денег. С ней время от времени происходят прямо-таки волшебные вещи (это я стараюсь). Она словно героиня романа. Бесконечного и очень светлого. Но только иногда ей больно. Вдруг, не с того ни с сего она замирает. Но потом опять – все хорошо. И вот эти моменты «боли», они заставляют ее еще больше ценить красоту. Вот именно так нужно жить: почти-почти идеально.
Выражение: Ты сейчас очень хорошо сказал, Адсон, спасибо тебе. Исходный порядок – это как сеть, или как лестница, которую используют, чтоб куда-нибудь подняться. Однако после этого лестницу необходимо отбрасывать, потому что обнаруживается, что хотя она пригодилась, в ней самой не было никакого смысла. "Следует отбросить священную лестницу, взойдя на нее." Так ведь говорят?»
«На моем языке звучит так. Кто это сказал?»
«Один мистик с твоей родины. Он написал это где-то, не помню где. И не так уж необходимо, чтобы кто-нибудь в один прекрасный день снова нашел эту рукопись. Единственные полезные истины – это орудия, которые потом отбрасывают».
«Вам не за что себя упрекать. Вы сделали все, что могли».
«Все, что мог человек. Это мало. Трудно смириться с идеей, что в мире не может быть порядка, потому что им оскорблялась бы свободная воля Господа и его всемогущество. Так свобода Господа становится для нас приговором, по крайней мере приговором нашему достоинству».
Я осмелился в первый и в последний раз в моей жизни вывести богословское умозаключение: «Но как это может быть, чтобы непреложное существо не было связано законами возможности? Чем же тогда различаются Бог и первоначальный хаос? Утверждать абсолютное всемогущество Господа и его абсолютную свободу, в частности от собственных же установлений, – не равнозначно ли доказательству, что Бог не существует?»
Вильгельм взглянул на меня без какого бы то ни было выражаемого на лице чувства и проговорил: «Скажи, как бы мог ученый продолжать делиться своими познаниями после того, как ответил бы “да” на твой вопрос?» Я не понял смысла его слов: «Вы имеете в виду, – переспросил я, – что перестали бы существовать познания, которыми можно делиться, так как утратился бы самый критерий истины, или что вы не могли бы впредь делиться своими познаниями, потому что другие вам бы этого не позволили?»
В эту минуту часть перекрытий спального корпуса рухнула вниз с ужасающим грохотом, выбросив к небу снопы сияющих искр. Стадо овец и коз, мечущееся по двору, отбежало поближе к нам с надрывающим душу блеянием. Служки толпой промчались в другом направлении, крича и вопя, чуть не свалив нас с ног.
«Слишком большая сумятица тут, – сказал Вильгельм. – Не в смятении, не в смятении Господь».Умберто Эко. "Имя Розы"
-
-
07.02.2011 в 22:14-
-
13.02.2011 в 12:26-
-
13.02.2011 в 12:35-
-
03.04.2011 в 03:111) шелуху всё-таки лучше не "сорвать", а что-нибудь вроде "счистить"
2) мёртвое - живым, если я всё правильно понимаю прИтворяется
3) Кое-где пунктуация не исключает возможности подправления